КУКЛЫ МОГУТ ВСЕ

“Театр кукол: грани возможного” – под таким девизом в этом году проходил IX Международный фестиваль театров кукол “Петрушка Великий” в Екатеринбурге. Афиша фестиваля продемонстрировала не только актуальную картину сегодняшнего театра кукол, она проиллюстрировала саму суть уникального и богатейшего жанра. Скажем, “Был бы у меня дракон” минского театра кукол “Картонка” напоминает о бродячих корнях профессии – спектаклю не нужна специальная сценическая площадка, он может быть показан как дома, так и в любом уютном дворике. Светлана Залесская-Бень (она же режиссер спектакля) и Зоя Кенько берут в руки плоские куклы, стилизованные под детские рисунки (художник Антонина Слободчикова), и на небольшом столе обаятельно и невероятно смешно рассказывают историю девочки Сьюзи, мечтающей о драконе. Сьюзи хочет иметь если не друзей, то хотя бы дракона, свято веря в то, что он решит все ее проблемы. Девочка загадывает желание под волшебным деревом, и оно исполняется. Поучительные сказки Дональда Биссета не стали менее мудрыми, превратившись в наивный по приему, но остроумный по смыслу картонный комикс. Они все так же транслируют мысль об исполнении желаний. Любых. Так что хорошо поразмышляйте, прежде чем загадывать.
Кукле не нужен текст. Это золотое правило кукольников блестяще подтверждает спектакль-квест “Прошу разрешения на жизнь” пермского театра “Карабаска” (режиссер Евгений Ибрагимов, художник Вера Задорожняя). Пятнадцать человек, держась за руки, входят в темную комнату и начинают общий путь, следуя за лучиком света, выдергивающим из абсолютного мрака небольшие сценки – фрагменты жизни растущих и взрослеющих мальчика и девочки. Зритель, нанизывая одну увиденную композицию на другую, соединяет их в единый сюжет о хрупкости жизни. Открыточную идиллию разрушает война. Перед нами пустая комната с разбросанными вещами, мы слышим отчаянный звон телефона, к которому никто не подойдет. Смотреть этот спектакль крайне некомфортно по нескольким причинам. Ты превращаешься в подглядывающего в замочную скважину то за чужим счастьем, то за чужой болью. Выглядываешь из-за спин впереди стоящих, чтобы успеть рассмотреть накрытый к семейному чаепитию стол, бегущего с воздушным змеем мальчугана, свидание на качелях, хоровод у елки. И ты боишься в этой темноте нечаянно сокрушить тонкие фигурки кукол, сделанные едва ли не из бумажных салфеток. Этот дискомфорт – часть режиссерского приема. Как намек на то, что любой из нас отвечает за цельность и ценность нашего общего мира, по которому мы бредем, следуя за маленьким лучиком, то держась за руки, а то и наступая друг другу на ноги. Но всегда надо помнить о том, как опасно любое резкое движение. “Прошу разрешения на жизнь”, – говорит в финале один человек другому человеку. От этой, кажется, единственной реплики, звучащей в спектакле, становится страшно. А потом зрители привязывают ленточки на древо жизни и загадывают желания. Есть ощущение, что в этот момент все хотят одного – чтобы не приходилось просить.
Кукла может сказать больше, чем актер. В случае со спектаклем “И дольше века длится день” музея истории ГУЛАГа по роману Чингиза Айтматова кукольный план – это целая вселенная смыслов (художник Виктор Никоненко). Режиссеры Ольга Шайдуллина и Антон Калипанов обозначают его в программке как “спектакль с куклами”. Это и про неигровых в общепринятом смысле кукол, и про время, о котором говорится в постановке. Время, когда одни люди решали судьбы других по спущенному свыше сценарию. Кукольный план отрезан от актерского мира миллиметрами жести, и вся конструкция напоминает большую консервную банку, внутри которой казахская степь, где скудно существует маленькая семья. Ее судьба в руках исполнителей: то властных нквдешников, то бездушных перформеров, торжественно шагающих с ракетой как символом новой эпохи, готовой раскатать не то что священную память похороненных тут предков, но и ныне живущих. Едигей бродит по кругу со своим верблюдом Каранаром, его морда в какой-то момент становится лицом старика. Он говорит сам с собой – больше не с кем. Учитель Абуталип, подогнув колени, скукожился на огромном табурете. Как он мал! Как ничтожен и жалок под светом направленной на него лампы! Как он бессилен перед следователем, помешивающим ложкой чай и убеждающим предать соседа! Контраст масштабов, конфликт природы действующих лиц – актер и кукла – все работает на общую идею постановки. И куклам тут не нужна механика – наличие тростей не поможет выжить в жерновах сталинского каравана. Они замурованы в железной банке истории, через пробитый металл которой непрерывно сыплется песок. И айтматовская легенда о манкуртах доносится не впрямую. Не случайно, спектакль существует в пространстве музея, предназначение которого – сохранять память.
Куклой может быть любой предмет. Это доказывают петербургский театр “Особняк” и Лаборатория Яны Туминой спектаклем “Комната Герды”. В покрытой пылью комнате живут маленькая сгорбленная старушка и ее память – вещи. Время тут остановилось, дохлая кукушка еще в самом начале выпадает из часов. На сцене одна актриса – Алиса Олейник, но это не моноспектакль. За стенами скрывается невидимый Кай (Дмитрий Чупахин), он и оживляет предметный мир, хранящий прошлое и рассказывающий историю, придуманную то ли Андерсеном, то ли режиссером Яной Туминой вместе с художником Кирой Камалидиновой. Столетняя Герда шаркающей походкой добирается до зеркала, и в нем возникает отражение юной красивой девушки. Зеркало помнит. Девушка берет сухие веточки, превращающиеся в лес, двигает стол, и он становится рекой, по которой плывут красные башмачки, мгновение назад висевшие на стене. Они тоже помнят каждый шаг изматывающего пути к Каю, выпавшего из общего фото, словно кусочек паззла. Где он? Да вот же его куртка на стене. И она его помнит, тому в подтверждение из рукава появляется рука, протянутая к любимой. Сквозь стены прорастает плющ забвения, через открытое окно комнату засыпает снег, но Герда не сдается. Она, подобно старьевщице, собирает все, что напоминает о Кае, навешивает на спину панцирь-рюкзак из сосулек и исчезает.
Театр кукол – театр превращений. Рооза Халме (театр КО-КОО-МО, Турку, Финляндия) конструирует образы из простых деревянных брусочков. Горы пластикового мусора могут стать силуэтом города, как это происходит в “Свифте” театра Scappa (Марсель, Франция). Актер здесь взаимодействует не с куклами, не с предметами, а с тенями и видеопроекциями.
В спектакле “Цыпленок” петербургского театра “Karlsson Haus”, поставленном по мотивам сказки Корнея Чуковского, привлекательна игра с масштабами. Режиссер Екатерина Ложкина и художник Дарья Лазарева посвятили его мамам. Огромная курица – одной рукой актриса держит голову птицы, а на вторую надето белое крыло, сшитое из шали, – накрывает собой старую бочку, в ней растет маленький цыпленок. Наивность истории, деликатная работа актеров (Ася Галимзянова, Ренат Шавалиев, Максим Максимов), фактура кукол, сценографические приемы от теневого театра до изобретательного комикса делают спектакль увлекательным для самых маленьких зрителей и трогательным для взрослых.
Кукле позволено все. Особенно если это марионетка. В OFF-программе Жорди Бертран (Барселона, Испания) показал филигранное шоу классических марионеток. Тут демонстрировались и распадающийся скелет, и выдувающий мыльные пузыри ученый-химик, и потерявший половину тела факир. Петербургский театр “КУКФО” представил готический анекдот “Пиковая дама” (режиссеры Анна Викторова и Денис Шадрин, художник Анна Викторова). Марионетки играют в карты. За игральным столом собрались Крылов, Достоевский, Гоголь, Некрасов, Пушкин. По картежным традициям они плюют на ладошку перед тем, как сбросить малюсенькую карту, в сердцах бьют рукой по столешнице, забавно покачиваются в такт музыке. Достоевский уходит стреляться, но даже пуля не берет классика, и он возвращается, демонстрируя свое бессмертие. Графиня – ходячий труп – при помощи актрис преображается: выбирает себе парик, глаза, губы, подставляет лицо для наклеивания мушки, а та еще пару мгновений назад жужжала живая. В спектакле главенствуют игра, тонкая ирония и ведомые тонкими нитями судьбы люди-куклы.
На “Петрушке Великом” были сыграны самые разные спектакли – от “бедного” театра до “парадных полотен”. Наряду с попыткой покорения нового материала, спектакли демонстрировали бережное обращение с традициями. Грани возможного соединились во впечатляющую композицию, оправдывая девиз фестиваля.