ЕВГЕНИЙ СИВКО: ВО ВСЕМ ЕСТЬ ДУША, В КАЖДОЙ ВЕЩИ

21 марта — Международный день кукольника. Из формального повода познакомиться с представителем, наверное, самой невзрослой профессии выросло душевное интервью с главным режиссером Екатеринбургского театра кукол, заслуженным артистом РФ Евгением Сивко.
— В чем, как это модно сейчас говорить, «фишка» вашего театра?
— Мы — театр с амбициями. Наша особенность в том, что каждый спектакль у нас — разный. Это не эклектика. Просто каждый наш зритель должен, как нам кажется, найти здесь что-то свое. На нашей площадке наряду с маститыми режиссерами ставят свои вещи молодые, неизвестные, разные режиссеры. А разные режиссеры — значит, разные приемы, подходы, системы кукол, и оттого артисты универсальные. У нас не авторский театр, а экспериментальная площадка.
— Если я вас попрошу представить Екатеринбург в виде куклы. Как она будет выглядеть?
— Интересный вопрос. Помните, было такое популярное в народе выражение «Екатеринбург — родина слонов». Так вот Екатеринбург — это слон. Разноцветный, очень красивый. Он может быть и коричневого цвета. Но, в целом, — позитивный. Хотя это точно не наивный Бимбо с ушами.
— То есть вам видится в нашем городе что-то экзотическое?
— У нас здесь такой замес! Делается куча параллельных проектов. Из всего этого многообразия и варится так называемый «уральский суп».
— Кукольник всегда превращает нечто неживое в живое. Это, прямо, какие-то божественные функции. Что вы испытываете сами, когда вдыхаете жизнь в нечто?
— Когда долго учишься, а потом у тебя получается оживить предмет или куклу, и это действует на зрителя, ты испытываешь неописуемый восторг, словно ты сотворил чудо!
— Каждому ли артисту удается разгадать характер куклы?
— Не у всех, даже у опытных артистов, это с ходу получается. Есть люди, которым дано оживить быстро, потому что они чувствуют, как данная кукла должна себя вести здесь и сейчас. А есть те, которые через мучения это делают. У меня вот не очень хорошо с оживлением. Но этому можно научить.
— А бывает так, что стараешься, и не выходит? Что делать? Уходить из профессии?
— Любую куклу можно оживить. Бывают просто более выразительные персонажи, а бывают — менее.
Театр — дело коллективное. В кукольном театре работать в команде еще сложнее, ведь управлять одной куклой могут сразу до четырех человек: кто-то голову держит, кто-то — хвост. И надо, чтобы все вместе выглядело правдоподобно и хорошо. Артисты должны слепиться в одно целое. А если они не приживаются, не находят в жизни общего языка, ничего не выйдет. Это редко, но бывает.
А случается, наоборот, делают в связке невозможное. Вот в спектакле «Садко» я трех артистов загнал на двухметровую площадку, запаковал внутрь большого яйца. Они там, внутри, сидели, бедные, а кругом — вода, и надо как-то самим двигаться и куклу двигать. Ничего, справились.
— Мне сам процесс превращения куклы кажется страшным. Особенно, если куклы оживают, и на сцене появляется человек в маске. Вот «Пиноккио» ваш. Для чего детям такие спектакли?
— С «Пиноккио» была целая история. Наша задача была сделать настоящего Пиноккио, без диснеевского грима и лоска. Вы знаете, что эта сказка написана Коллоди для детей из семей (строгих) католиков, для которых смерть естественна и неизбежна.
У нас так не воспитывают. Смерть — табуированная для детей тема, это слишком больно.
Публика принимает его очень неоднозначно. Кто-то — резко за, кто-то — резко против. А я считаю, если у зрителя состоялась какая-то рефлексия, значит, спектакль удался.
— А вообще, с какими чувствами зритель должен выходить из театра кукол?
— Смотря какая история. Зачем мы, в конечном счете, работаем? Чтобы ребенок-зритель посмотрел и уже дома как-то это пережил. Получив на спектакле ключ к познанию, он пойдет домой и там, вслед за тобой, попытается что-то оживить. Ведь во всем есть душа, в каждой вещи, не только в кукле.
В спектаклях для малышей заложена сверхзадача: чтобы дети научились самостоятельно играть и фантазировать. Рисовать, лепить — творить. А не бездумно сидеть у компьютера. Мы говорим ему, что нет ограничений, есть твоя фантазия, так что действуй! Дети должны сам мыслить, додумывать, придумывать.
— Вот вы сказали, что во всем есть душа. Вам до сих пор, с детских лет кажется, что куклы — живые?
— Я вижу, что каждый предмет создан не просто так. Зачем-то он нам дан, а мы пробуем его на вкус, ищем, зачем он, пытаемся поймать его характер. У меня была кукла Моцарт. Я долго не мог к ней привыкнуть, а потом мы нашли общий язык. У нее начала ступня в сторону загибаться. Говорю своему Моцарту: «Ну, что же ты. Давай уж спектакль отыграем! Люди ведь пришли на нас смотреть!» И он словно слышит меня, исправляется.
Удивительно, но, если ты мучаешь куклу, и тебя мучают с ней, то потом вы становитесь родными, друзьями. Это стокгольмский синдром.
— Была ли у вас кукла, которая стала другом на всю жизнь?
— Я со всеми в хороших отношениях. В нормальных. У меня нет такой, чтобы навсегда. Может, я просто не такой уж и кукольник.
— Почему вы, кстати, им стали?
— Затянуло потому что. Учителя были хорошие. Я из семьи военных. Начал учиться в летном училище, но в летчики меня не взяли из-за зрения. Да и отец сказал: «Только не армия».
И что делать? Поступил на отделение «Артист театра кукол» в Свердловский театральный институт. Думал, первый курс отучусь, потом переведусь. А потом затянуло: у нас на курсе все ребята отличные были! Интересно было, все получалось. День, как минута, пролетал. Раз — и четыре года промчались.
— А режиссера вы в себе как оживили?
— Пришлось. У нас в театре был период, когда вообще режиссеров не было: приходили, уходили. Начали сами что-то ставить. Один спектакль, потом другой. Своими руками.
— Есть такой литературный материал, который не по зубам театру кукол?
— Думаю, нет. Есть материал более близкий нашему театру, а есть — менее. Вот, например, фантасмагории всякие отлично ложатся на кукол. Булгаков, Гоголь, Шекспир... А есть такие авторы, которых вживую получится выразительнее сыграть. Островский, например.
Для кукольного театра главное, чтобы градус был высокий, буря страстей, конфликт.
Жизнь в театре — это увеличительное стекло нашей с вами жизни. А у нас это вообще жизнь под микроскопом. Текста меньше, больше движений. Это визуальное искусство. И в кукольном вся соль — в художественных и режиссерских приемах.
— Работа кукольника имеет отношение к психотерапии? Человек вырастает, но как будто остается ребенком, продолжает всю жизнь играть в куклы…
— Да, кукольник моделирует свою жизнь и погружается в нее. Это где-то рядом с психиатрией. Я, чтобы получить права, пошел к психиатру за справкой. Так он мне сказал, что я в группе риска.
Еще одну историю расскажу: у одной известной актрисы из Театра Советской Армии начались проблемы в жизни, и она пошла на прием к известному профессору. Тот ее выслушал и пошел к ней в театр как зритель. Посмотрел ее спектакли и попросил аудиенцию у режиссера театра. «Не давайте ей больше роли «голубых героинь», пусть она у вас стерв играет», — попросил он. Режиссер удивился, но согласился. И с тех пор, как у актрисы на сцене амплуа поменялось, в ее жизни все наладилось. А все потому, что она раньше всю свою любовь и нежность на сцене оставляла, а в жизни ей этих качеств не хватало.
В нашем театре артисты как будто законсервированы. Они даже выглядят моложе своих сверстников. Такой вот эффект работы с куклами.
— У вас есть дочка. Хотите, чтобы она в артистки пошла?
– Нет. Женщине быть актрисой очень тяжело. Ей надо выбирать постоянно, семья или карьера, а это мучительный выбор. В театре человек выгорает полностью, и сил на семью не остается. Я бы женщинам советовал руководствоваться таким популярным слоганом: «Помоги театру — иди в зрители!» Хотя признаю, есть девушки, которые заражены театром с рождения. И живут театром. Отравлены им. Тут уж ничего не поделаешь.
Нам повезло с артистами и артистками. Все сильные, все толковые. Для них театр — жизнь.
— Что еще интересного и неожиданного вы готовите для своего зрителя?
— Мы планируем открыть новую экспериментальную площадку. Там мы будем проводить мастер-классы, на которых дети будут учиться делать кукол, учиться слушать музыку и под нее оживлять предметы. Там же мы планируем делать различные драматические штуки с артистами, с куклами и без. На этой площадке будет профессиональное освещение и звук, она будет трансформироваться. Задумано это как тотальный театр на 80 квадратных метрах.
Что касается репертуара, я хотел бы сделать спектакль «Карлсон, который живет…». «…В каждом из нас», — это продолжение фразы. Он не на крыше живет. В детстве мы все сталкиваемся с карлсонами, нашими воображаемыми друзьями. Во взрослой жизни мы продолжаем моделировать ситуации дружбы.
Еще я хочу поставить восточный спектакль. Пока мы крутим идею о «Калифе-аисте». Сейчас изучаю арабских кукол, придумываю спецэффекты. Нашел девушку, которая приехала из Афганистана. Она очень хорошо поет, а нам нужна будет народная музыка с Ближнего Востока. Я хочу чуда!
Еще один замысел мы реализуем 9 мая на сцене перед зданием городской администрации. Сразу после парада мы покажем спектакль-посвящение великой победе. Что-то вроде «Ромео и Джульетты», но действие происходит в военные годы. Пьеса написана Леной Лукмановой на основе реальных писем, найденных в архиве. В спектакле будут звучать строчки, написанные живым, неправильным, нелитературным языком.
Мы хотим отказаться от клише. Если в нашем спектакле будут звучать военные песни, то в исполнении Екатерины Климовой и «Хоронько-оркестра», а также композиции из фильма «Мы из будущего». Если мы будем использовать предметы, то они будут трансформироваться, вращаться. Рассказывать о своих чувствах герои будут не только словами, но и на языке современной хореографии.
Думаю, такое сочетание документального материала и современного саунда, пластики заинтересует зрителя.
 

http://культура.екатеринбург.рф/articles/people/i162552/