ДИРЕКТОР И КУКЛЫ

Петр Степанович Стражников — человек на театральном пространстве Урала известный. Екатеринбургским театралам он знаком как директор театра кукол, причем «двух созывов», между которыми — десятилетнее хождение во власть. Челябинцы знают и помнят его как великолепного артиста времен золотого века челябинского кукольного, когда там работала блистательная команда реформаторов во главе с Валерием Вольховским. На долю Стражникова выпала глобальная реконструкция екатеринбургского театра в последнее десятилетие ХХ века. Тогда же «куклы» привезли в город первую «Золотую Маску» за «Картинки с выставки» Андрея Ефимова. В начале октября Петру Степановичу исполнилось 60. Две трети прожитых лет связаны с театром и почти половина — с Екатеринбургским кукольным. Накануне юбилея мы разговаривали с юбиляром о том, что движет вперед — успех или неудача, о людях и куклах, о стенах и духе театра, об авантюризме и чутье. Итак, говорит Петр СТРАЖНИКОВ.

ТЕАТР — ДОМ
— ...Театр — это мое. Это смысл и суть моей жизни. В министерстве (Стражников был замминистра культуры Свердловской области)первое время театр не отпускал: и коллектив, и спектакли, и новое здание... С трудом представляю, что буду делать, когда уйду из театра. Рано или поздно это предстоит. В деревне, в красивейшем месте за Балтымом построил беседку. Стоит под углом. Как сцена. Будет домашний театр...
Три четверти жизни проходит в театре. Конечно, он — дом. В собственный прихожу только спать. Три четверти нашей семьи — люди театра. Иногда жена с дочерью — актрисы — начинают на кухне спектакль играть. Я говорю: «Стоп, девочки, это не сцена». Естественно, мы говорим о театре, удачах и неудачах, обсуждаем спектакли и репетиции.
Когда я пришел в Свердловский театр кукол в первый раз, мне сказали, что здесь живет домовой, с которым, начиная реконструкцию, попытались договориться. По-моему, получилось: он бережет нас. Мне везде хорошо в этом Доме. В темном зрительном зале вижу кресла, накрытые белой тканью, и чувствую, как копится энергия, которая обязательно прорвется. Мне в малом зале очень комфортно. Помню, как придумывали с Володей Гараниным эту каморку Папы Карло — с необычными дверьми-воротами, со странной «штукой» сверху. Кабинет директора — и крепость, и штаб: иногда разносы устраиваю, чаще рождается что-то интересное. Сюда все нити сводятся, и нет-нет, да и дернем ниточку. Наши дни — время продюсерского театра, но режиссеры, художники, актеры — все-таки главные. Без них все лишается смысла, они выходят на сцену и доносят то, ради чего и задуман спектакль.

ТЕАТР — ЛЕСТНИЦА...
— ...Театр — лестница: то поднимаешься, то спускаешься. Мне нравилось работать с куклой, вроде бы получалось, но подумал, что надо заняться другим делом. Тогда и приехал учиться в Свердловск. Мои однокурсники — Наталья Штерн, Игорь Лейфель, Виктор Рублев (тогда начальник управления культуры города) — первый набор курса театральных менеджеров ЕГТИ. На четвертом курсе впервые попал в милый, добрый старый театр, в фойе которого пели канарейки. Но в нем все валилось, обрушалось, требовало ремонта. Как сейчас. Судьба, что ли, на ремонты? Семь лет из десяти, что работал директором в первый раз, ушло на подготовку реконструкции старого здания. Как по лезвию прошли: все расчеты шли в валюте, и только открылись — обвал рубля. Я думаю, мы смогли и успели потому, что все силы были направлены на созидание. Стены — фундамент, на который можно опираться, они объединяют. Театр — организм своеобразный, часто конфликтный, но когда есть общая цель — се выстраивается. Поддерживать дух в коллективе труднее, но гораздо важнее, чем стены. Если люди чувствуют движение, внимание, уважение, когда есть слава, что для артиста невероятно важно, то что-то такое происходит, что мы и называем духом театра.
Сейчас стараемся перебороть мнение, что театр кукол только для детей. Да, «Три поросенка» должны быть обязательно, но кукольный может многое открыть и молодежи, позволив считать его своим. Разве «Бобок» или «Чайка» не интересны взрослым? К великому сожалению, ушел «Дон Жуан», который мы играли почти 20 лет, скрепя сердце попрощались с ним.

ИДЕАЛЬНЫЙ ТЕАТР
— Я учился в Горьковском театральном училище и плохо представлял себе театр кукол. Все изменил спектакль «Белый пароход»: я понял, насколько это мощное, неординарное, глубокое искусство, где есть место и кукле, и человеку, и символу. На разбор студенческих работв училище приехал Вольховский и взял нас, пятерых краснодипломников, в Челябинск. В те годы существовала явная творческая конфронтация: Москва-Образцов и Уральская зона. В Челябинске мы столкнулись совсем с другой эстетикой, совсем с другим театром. Практически заново начали учиться. Вольховский, Шрайман, Виндерман — молодые, энергичные, дерзкие. Пребывали друг с другом в творческом конфликте, и это рождало невероятные прорывные спектакли! Из 30 постановок — 15 для взрослых: «Сон в летнюю ночь», «Жанна д’Арк», «Карьера Артуро Уи»! В театре кипела жизнь. В 70—80-е годы кукольный был театром номер один в Челябинске. Люди ломились, не могли попасть. Конечно, я хочу взять из того опыта самое лучшее...

ТЕАТР-ПОИСК
— ...Володя Гаранин — интереснейшая страница в нашей истории. Он пришел на смену мэтрам как новое поколение режиссуры, как человек с другим миропониманием. Публика раскалывалась: одни наотрез не принимали его спектаклей, другие восхищались. А он строил свой театр, и я его поддерживал. «Чемодан чепухи» — болезненный Босх, мир ломающийся, вывернутый наизнанку, но — живой, трепещущий. Я — за такой театр. Если вложена душа, бьется нерв, если есть живое начало, спектакль может быть в чем-то несовершенным, но будет пользоваться спросом. А если ничто не дышит в спектакле — зачем он? У нас сегодня настолько сильная, разноплановая, разновозрастная труппа, что нам любой материал по силам. Но исчезла плеяда режиссеров — мощных, глубоких, неординарных. Основа режиссерской профессии, на мой взгляд, — «тебе есть, что сказать миру». Инструменты этого разговора у каждого свои. Видимо, сегодня не очень есть, ЧТО сказать. Сегодня мы в поиске.Что движет вперед — неудача или успех? У Андрея Вознесенского есть такие строки: «враг по плечу долгожданнее брата». Враг, он наотмашь бьет: не туда идешь. А брат пытается поддержать, вытащить, сгладить. Поэтому неудача, на мой взгляд, корректирует движение точнее: не твое направление. Это и к театру относится, и к человеку. В искусстве очень важно чутье... Я не приемлю театр-разрушитель. «Не навреди» подходит и для сцены. При всех раскладах театр — отражение жизни. Сложность и неоднозначность сегодняшней ситуации, попытки осмыслить действительность, я думаю, заставят снова обратиться к символике, метафоричности, аллегории. И кукольный театр здесь на первом месте. Другое дело, насколько это будет талантливо.

ТЕАТР ЛЮДЕЙ И КУКОЛ
— Мои первые профессиональные куклы — тростевые: Булька, Пилюлькин и Тюбик в «Приключениях Незнайки». Хотя больше всегда влекли планшетные. Кукла — это вообще очень серьезно. В Средневековье на ночь выгоняли за ворота городов воров, проституток и кукольников. Боялись. Кукла — тотем, форма, в которую можно вдохнуть жизнь, не зная, что будет. В нашем хранилище некоторые куклы живут с закрытыми тканью лицами. Из «Бобка», например.
Кукла — как абсолютно живое существо, энергетически воздействующее на человека. И артист должен свою душу с ней разделить. Тогда она оживет. Иногда кукла вытворяет нечто независимое от тебя. Кукольник и кукла — проекция создателя и человека, картина мира. Я навсегда запомнил удивительный номер голландского артиста с марионеткой. Заметив нити, на которых ее ведут, кукла попыталась оторваться. Ей не позволили. Она начала дергаться и обрывать нити. В итоге осталась одна, соединяющая с головой. Но и ту она оборвала: «Отпусти меня!» В результате на сцене — гора тряпок. Артист кладет сверху вагу, напоминающую крест, и уходит. Вдруг тряпки начинают шевелиться, кукла поднимается, взваливает крест на себя и идет. В этом философия взаимоотношений создателя и человека, артиста и куклы. Не понимая этого, невозможно стать кукольником. Помню репетицию спектакля, когда куклу бросали, она оказывалась в нелепых позах, но в каждой оставалась живой. Поразительно до мурашек, до жути. Кукла подчас значительно более выразительна, чем человек, чем его пластика. А театр кукол — порой мощнее и глубже драматического.
Люди — порода сложная, они могут предавать. А куклы — никогда. Они как любовь на всю жизнь. Ты ее почувствуешь, и она — твое отражение, нечто единое, твоя часть. С людьми сложнее: строишь-строишь команду, а вдруг оказывается, что это замок на песке. В «Жанне д’Арк» я играл молодого священника, который перед сожжением Жанны говорил пылко и страстно: «Да, человек грешен, низок, но он спасает младенцев из-под копыт лошади». В человеке намешано много, и отделять одно отдругого надо уметь. Надо уметь прощать. В любой ситуации. Я пытаюсь этому учиться. И прощаю. Если этого не делаешь, тянешь шлейф обид и непрощений за собой. Это разрушительно и вредно. Прежде всего для самого себя. Судить может только Бог и только когда человек уходит в мир иной. А до этого мы равны, какое имеешь право судить. Разобраться безумно сложно, проще — людей прощать и двигаться дальше.

ТЕАТР КАРАБАСА-БАРАБАСА
— Я — Весы. Все уравновешиваю. Демократия в театре — до определенного уровня. Если закрутить все гайки, то у актера скукожится поле творческой свободы, крылья не расправятся. Без свободы творчество невозможно. Но если вообще не выстроить рамку, то все упадет. Так что Карабасом быть приходится. В театре директор пытается рамку построить, а артисты и режиссер стараются ее разрушить. На этом конфликте и строятся отношения режиссер—директор, режиссер—актер и т. д. Я — не совсем Карабас. Если есть идея, хватаюсь за нее. Но вовремя беру палку, если надо. Когда Весы в гармонии, в равновесии — замечательно, но есть и положения крайних точек. Свойствен ли мне авантюризм? К сожалению. Хотя почему «к сожалению»? 10—20 лет назад я обжигался, да еще как. Выбор драматургического материала, стройка — авантюра чистой воды. В последнее время стараюсь быть осторожнее. Хорошо это или плохо? Не знаю...

ТЕАТР ОДНОГО АКТЕРА
— ...К гитаре, которая для меня одна из главных отдушин, добавилась гармошка, оставшаяся от отца. Трофейная. Он очень хорошо играл. Я только осваиваю. Гитара — всегда. Это некое замещение актерства. В последнее время написал несколько песен на стихи Бориса Рыжего. Почитал его, возникло единство душ, наложение чувств, ностальгические, не очень радостные ощущения. Недавно открыл для себя по-другому Андрея Вознесенского, тоже получилось несколько песен. Все мелодии напеваю на диктофон, потом обрабатываю. У меня рождаются объемные почти оркестровки. Разные инструменты звучат. Я перебираю десятки стихов в поисках того, что мне близко. Оно, может, и хорошее, но не твое. Или не время. Если цепляет, возникают точки соприкосновения — то получается.

С ДЕТСТВА И НА ВСЮ ЖИЗНЬ
— Когда мне было четыре года, к нам в деревню приехал настоящий кукольный театр — ширмовой, с перчаточными куклами. Брат с сестрой повели меня на «Сказку о рыбаке и рыбке». Я сидел на лавке в первом ряду, открыв рот, смотрел на сияющую рыбку. В антракте меня оставили в зале. Я сидел-сидел да и пошел по деревне... Увидела женщина и привела в радиоузел. Мама дома стряпала, когда по радио объявили: «Потерялся мальчик Петя в черных трусах и голубой майке». «Не наш ли Петя?» — спросила мама отца... Так я впервые сходил в кукольный театр и потерялся в нем на всю жизнь.